Писали ли таджикские писатели свои произведения в страхе, тайно ожидая крушения советской империи? Или они были истинными и верными коммунистами-ленинцами? И вообще: был ли советский период истории Таджикистана колониальным? Мы уже публиковали первую часть из серии «Лучшие книги по истории Таджикистана», которые описывает историк Камолуддин Абдуллоев. Сегодня часть вторая

 

Потерянное звено между персоязычными писателями Маверанахр

Айни выбрал путь, который сделал его успешным и признанным писателем дожившим до глубокой старости и пережившем своего сверстника Сталина. В этом его судьба отличается от другого яркого (если не самого яркого) бухарского интеллектуала - Абдулрауфа Фитрата.

Фитрат был новатором в литературе и блестящим персоязычным прозаиком. Наряду с С. Айни, он сделал большой вклад в создание языка современной таджикской прозы, более простого и понятного народу - без витеиватых излишеств поэтов прошлого и архаизмов языка бухарских медресе.

Известный иранист Хабиб Борджиян считает Фитрата «потерянным звеном между персоязычными писателями Маверанахра, в частности Ахмади Донишом и современной таджикской литературой, начало которой дал Садриддин Айни».

Какой язык был для Фитрата родным, остается для Борджияна открытым. Американский тюрколог Эдвард Оллворт (Edward Allworth) в свою очередь считает, что первоначальным языком Фитрата-писателя был таджикский, а глубоким изучением тюркского он занялся позже, по возвращении из Стамбула в 1914 г., причем делал это опираясь на книги, а не на общение с, например, ташкентскими узбеками, чей язык он считал искаженным и малопонятным.

В этом Фитрат напоминает своего старшего коллегу Айни, для которого тюркский (узбекский) был вторым после таджикско-персидского. Вплоть до 1917 г. Фитрат писал свои произведения исключительно на таджикском, даже находясь в Стамбуле в туркоязычной среде.

Его произведения турецкого периода (1910-1913 гг.) – «Мунозараи мударриси бухороӣ бо як нафари фарангӣ дар Ҳиндустон дар бораи макотиби ҷадид» («Спор бухарского мударриса с одним европейцем в Индии по поводу новометодных школ») и «Баёноти сайёҳи ҳиндӣ» («Записки индийского путешественника») cделали Фитрата первопроходцем современной таджикской прозы. Указанные книги были почти немедленно переведены на узбекский и русский в Ташкенте и Самарканде и стали чрезвычайно популярными. Их несомненно можно отнести к лучшим книгам по истории Таджикистана и Узбекистана.

Уйдя в политику вслед за Ф. Ходжаевым, в1918 г., он вступает в РКП (б), участвует в свержении эмира и становится одним из руководителей БНСР. В марте 1921 г. он «предает» персидский язык, а заодно с ним и исламский реформизм в духе А. Дониша в пользу экстремального тюркизма. Фитрат внушал себе и окружающим, что фарси – язык духовенства и эмира, а узбекский – простого народа. Он был инициатором перевода образования в БНСР с фарси на тюркский и объявления последнего государственным языком.

Фитрат выступил могильщиком Бухары как центра персо-исламской культуры. Совместно с Ходжаевым, он инициировал «чагатаевский национальный проект» превращения Бухары в Узбекистан. В 1917 г. Фитрат переключился с таджикского-фарси на узбекский язык и немедленно занялся его реформированием.

Он считал, что чагатайский (тюркский письменно-литературный язык 15 века) должен стать основой общего языка для всех тюрков Маверанахра. Будучи автором чагатайского взгляда на историю Маверанахра основанного на культе Чингиз Хана и Амира Тимура, он считал что историю тюрков надо изучать в совокупности, а не отдельно, разделяя ее на этнические составляющие. Узбекскую нацию он считал наследницей тюрко-исламской государственности Маверанахра.

Во многом благодаря Фитрату обидный этноним «сарт» введенный в оборот царским режимом исчез из обращения и был заменен на «узбек». Охваченый идеей чагатаизма, он не придавал значения тому, что его проект не просто дискриминирует таджиков и другие народы региона, но и вообще отказывает им в праве на самоопределение. Чагатайство Фитрата представляло собой имперский проект, альтернативный советскому устройству.

Конечно, эти взгляды шли наперекор «партийной линии», которая вскоре поделила регион на пять республик, четыре из которых были тюркскими, но с отдельными национальными языками. Более того, была образована Таджикская республика, формирование которой не планировалось чагатаистами, считавшими таджиков тюрками, забывшими свой язык и (или) потомками иранских рабов. Карьера Фитрата-политика грубо оборвалась едва начавшись.

В 1923 г. его отстраняют от всех постов в правительстве БНСР. Он едет в Москву, где работает в Лазаревском институте живых восточных языков и пишет научные статьи на таджикско-персидском. Тем временем, в 1924 г. в Ташкенте и Самарканде вступает в силу современный узбекский язык. Чагатайский, так и не стал родным для тюркоязычных народов региона как этого добивался Фитрат. В Узбекистане он был назван староузбекским, который в дальнейшем станет мишенью критиков этой республики за обилие в нем (более 60%) персидских и арабских слов.

Фитрат вернулся в лоно персидской (таджикской) литературы только в 1927 г., написав пьесу «Исьёни Восе» («Восстание Восе») и через три года брошюру «Давраи ҳукмронии Амир Олимхон» («Эпоха правления эмира Алим Хана»). Сделал он это отчасти вынужденно, спасаясь от культурных работников советского Узбекистана, обрушившихся с суровой критикой на дореволюционных интеллектуалов обвиняя их в джадидизме, пантюркизме и чагатаизме. Другая причина его перехода на фарси – образование Таджикской республики и возможность печататься на когда-то первом (родном?) для него языке без опасности быть обвиненным в национализме.

По мере укрепления Советской власти изменилось и отношение к джадидам. Первой мишенью стали джадиды старшего поколения. В 1934 г. был арестован и расстрелян А. Мухиддинов, сын старого джадида и личный враг Ф. Ходжаева. За Фитрата вступился его соратник Ф. Ходжаев, но его заступничество продлило жизнь Фитрату лишь на четыре года. В 1937 г. расправе подверглись и молодые, преданные коммунистам джадиды. В июле того года Фитрат и Ходжаев были арестованы почти одновременно, подвергнуты пыткам и избиениям, а через год расстреляны.

Айни, одному из первых джадидов удалось избежать ареста и почти неминуемого расстрела во многом благодаря защите А. Лахути, который называл его устодом (учителем), а себя шогирдом (учеником) Айни. Абулкасыму Лахути, как иранскому революционеру, благоволил сам И. Сталин. Находясь в Москве, он организовал целую кампанию в защиту Устода, которая оказалась успешной.

Абдулрауф Фитрат Бухороӣ предстает талантливым одиночкой. Его современники восторгались им, и проклинали одновременно. И сегодня оценки его самого и его литературного наследия вызывают противоречивые оценки.

Несомненной заслугой его было то, что совместно с Ф. Ходжаевым, А. Мухиддиновым, А. Фитрат со знанием дела старался создать на руинах эмирата современную национальную республику, со своей внутренней и внешней политикой и равноправными договорными отношениями с РСФСР. Однако, молодые джадиды переоценили свои силы и недооценили коварство и силу большевиков, которые с самого начала не собирались предоставлять Бухаре независимость, а использовали младобухарцев как временных и вынужденных союзников перед полным поглощением «Священной Бухары» Советском государством.

В Таджикистане, туркофильство Фитрата, которое длилось с 1917-1927 гг. вызывает справедливое осуждение. Хотя, на наш взгляд, увлечение Фитрата тюркским в ущерб таджикскому было скорее конъюктурным, чем искренним.

Во всяком случае хотелось бы в это верить. Были ли Фитрат и Айни соперниками? Эти два величайших ума Маверанахра конца 19- начала 20 веков выросли из мусульманского реформизма (джадидизма). Оба будучи персофонами, приложили титанические усилия по реформе двух литературных языков региона – таджикского и узбекского. В 1917 г. они разошлись во взглядах на то, как именно следует реформировать родную им Бухару.

В отличие от Фитрата, охваченного после поездки в Стамбул европейскими идеями национализма, модернизма и прогресса, Айни был известным бухарским олимом, «человеком пера», сторонником эволюционного развития Бухары. Хоть Айни оставил богатое литературное наследие на узбекском, в отличие от Фитрата он никогда не увлекался тюркизмом. Устод высоко ценил Фитрата как первого таджикского писателя, но его не устраивала его политическая деятельность и чагатайство.

 

«Культурничество» Айни и Лахути

Весной 1925 г., вскоре после образования Таджикской автономной Советской республики, Айни подписал контракт на написание книги по истории таджикской литературы. Речь идет об антологии (собрании литературных текстов ) «Намунаи адабиёти тоҷик» («Образцы таджикской поэзии»). Она писалась Садриддином Айни в Самарканде 1924-1925 гг., в то время когда столица республики Душанбе представляла собой кишлак из глиняных мазанок, вокруг которого бегали басмачи, а советская власть держалась только в городках и больших кишлаках.

Изданная в Москве персидским шрифтом, «Намунаи адабиёти тоҷик» стала «визитной карточкой» молодой республики. В ней указывалось, что таджики являются персоязычным народом Средней Азии, давшим миру плеяду поэтов - от А. Рудаки эпохи Исмаили Сомони (9-10 вв.) до поэтов 20 в. В этом смысле «Намуна» выступает персидской альтернативой чагатайского проекта Фитрата с культом Алишера Навои и Амир Тимура.

Удивительно, что оба проекта, заложивших основу узбекской и таджикской государственности, были созданы персоязычными бухарцами, а не тюрками Маверанахра. «Намуна» не только показала миру, что помимо собственно Персии есть еще восточная часть иранского культурного пространства, населенная таджиками, но и то, что отождествление междуречья Сырдарьи и Амударьи (Маверанахра) с «Туркестаном» академически небезупречно.

«Намуна» была издана при самой активной поддержке поэта-революционера Абулкасыма Лахути. После неудачного восстания в Тебризе (Иран) в феврале 1922 г., он бежал в Азербайджан, а в 1923 г. переехал в Москву. Там он занялся литературой и вступил в коммунистическую партию. Узнав об образовании в СССР персоязычной республики, в 1924 г. он просится на работу в Таджикистан, где становится членом ЦИК Таджикской ССР, ответственным за агитацию и пропаганду.

Между ним – бывшим европеизированным иранским жандармом увлекавшимся мистической поэзией, эмигрировашим в Россию и ставшим вскоре «поэтом революционного Востока» и Айни – ученым-теологом из бедной семьи, бывшим преподавателем бухарского медресе, установливаются самые теплые отношения, что подтверждается их перепиской. Их взгляды на литературу и на развитие таджикского языка полностью совпадали и отодвигали на далеко на задний план возможные противоречия политико-идеологического характера.

В предисловии к «Намунаи адабиёти тоҷик» Лахути писал: «Литература таджиков сегодня напоминает сад, который долгие годы оставался без садовника, без полива и теперь нуждается в уходе». Айни и Лахути можно считать такими «садовниками». Лахути знакомил иранских любителей литературы с произведениями таджикских писателей, способствуя сближению двух народов, к которым относил себя. Лахути всячески поддерживал таджикский язык и в своей переписке с Айни использовал слова, часто согдийского происхождения, которых нет в языке Ирана, такие как: кофтан- искать, камбағал-бедняк, нағз -хорошо, ганда-плохо, авқот-пища и др.

Тем самым, он не только оказывал уважение к Айни как таджику, но и признавал своеобразие, красоту и равноправие таджикского языка наряду с персидским Ирана. Оба - Лахути и Айни - заботились о том, чтобы вводимые в таджикский лексикон новые слова, в том числе живые и народные (забони зиндаи халқӣ), поисками которых Айни был занят всю свою жизнь, отвечали нормам классического персидского.

В то же время, они посмеивались над «политическими редакторами», которые требовали от писателей «писать так, чтобы я понимал» (чизе навис ки ман фаҳмам), то есть на примитивном простонародном жаргоне.

Несмотря на то, что Айни пытался обернуть свою книгу в марксистко-большевисткую «обложку» путем использования революционой фразеологии, книга сразу вызвала недовольство руководства Узбекистана, частью которого на протяжении первых пяти лет была Таджикская автономия. Появление в Узбекистане мощной конкурирующей – таджикской - идентичности было встречено ими болезненно.

После жалобы первого секретаря ЦК КП(б) Узбекистана Акмала Икрамова, поддержанного уполномоченным НКИД СССР при СНК Узбекистана А. А. Знаменским, по указанию члена Политбюро ЦК ВКП (б) Н. Бухарина, в 1930 г. «Намуна» была изъята из продажи и предана огню. Айни обвиняли в стремлении реставрировать эмират и прочих грехах.

Однако, как писал Камол Айни, в 1934 г. Айни убедил Н. Бухарина в том, что «Намуна» не содержит ничего вредного и начал было готовить ее к переизданию, но наступил 1937 г., обрушились репрессии, в том числе на Бухарина и переиздание книги было остановлено. Только в 2010 г. усилиями Камола Айни, за несколько дней до его кончины «Намунаи адабиёти тоҷик» была издана на кириллице.

Хоть «Намуна» имела трагическую историю и у нее было не так много читателей как у художественных произведений Айни, ее значение трудно переоценить. «Намунаи адабиёти тоҷик» представила таджиков миру сразу после образования молодой Таджикской республики и определила дальнейшее развитие таджикской литературы как продолжательницы традиций великой персидской классики.

 

Немного теории в заключение

Писали ли таджикские писатели свои произведения в страхе, тайно ожидая крушения советской империи? Или они были истинными и верными коммунистами-ленинцами? И вообще: был ли советский период истории Таджикистана колониальным? Находились ли элиты Таджикистана в полном подчинении жестокой кремлевской власти?

Наш современник, теоретик постколониализма, американец индийского происхождения Хоми Баба (Homi Bhabhа), разработал ряд концепций, содержащий анализ отношений между колонизаторами и колонизированными. Они могут оказаться полезными для понимания феномена таджикской советской культуры.

Речь идет о введенных ученым понятия «гибридности» и «мимикрии». Используемый в садоводстве термин гибридность относится к скрещиванию двух видов путем прививки или перекрестного опыления с образованием третьего, «гибридного» вида. Гибридность Баба относит к созданию новых транскультурных форм в контактной зоне, вызванной колонизацией. Мимикрию Баба представлял как копирование культуры колонизаторов теми, кого колонизирвали.

Сразу после революции, местные мусульманские элиты сыграли важную, если не решающую роль в советизации региона. Они вступали в партию чтобы «разгребать мусор», оставшийся после крушения царской власти и эмирата: закрывать мечети находящиеся под властью рекционных мулл, ликвидировать вакфы, положить конец криминальным сообществам дервишей-каландаров, способствовать интеграции женщин в общество, выступать против расточительства на свадьбах и похоронах, бороться против калыма и пр.

Эту работу, кроме них никто не мог сделать. Однако преданность мусульманских лидеров коммунистическим идеалам не была абсолютной. Она была декларированной, часто выставленной напоказ, вроде спешно написанного арабской вязью коммунистического лозунга на красной материи, за которым скрывалась тяга элит к социальному и культурному наследию прошлого.

Привязанность к опыту предыдущих поколений никуда не исчезала, даже когда приходилось писать о Ленине, тракторах и хлопке. Она тщательно пряталась и маскировалась, пока не появлялась возможность вытащить ее наружу, чтобы создать некий – третий - «гибридный вид».

Советская власть хоть и требовала подчинения, была нетерпима к инакомыслию, часто прибегала к наказаниям в виде выговоров, «партийных чисток», арестов и даже расстрелов, знала о тяге таджиков к своей культуре и ценностям. Она хоть и ограничивала, но никогда не запрещала национальное развитие. Поэтому ей удалось в первое десятилетие своего правления справиться с басмачеством, привлечь на свою сторону большую часть интеллигенции. Советская власть не была навязанной сверху жесткой и «готовой к употреблению» директивой.

Находясь в «контактной зоне» с национальными элитами, она подразумевала определенное движение «снизу вверх», признавая, в частности, «Намунаи адабиети тоҷик» с касыдой придворного поэта 9-10 вв. прославляющего эмира Бухары, образцом таджикской литературы. А самое главное, Советская власть допускала активную творческую деятельность писателей, артистов, влиятельных профессионалов и местных привилегированных групп, которые имели контакты с руководителями Советского государства и простым народом одновременно.

Они могли проводить пропаганду в интересах Кремля, и в то же время не упускали возможность влиять на его политику, создавая в итоге тот самый «гибридный» интеллектуальный продукт. В том числе книги, указанные выше.

Эта «гибридность», а именно сочетание лояльности строю с пиететом к прошлому присущая С. Айни предстает сегодня как проявление антиколониализма, поскольку она неизбежно расшатывала большевизм, лишала его статуса господствующей доктрины. Хотя лучшие представители элиты советского Таджикистана - С. Айни, Б. Гафуров, М. Асимов (Осими) не считали свою деятельность противоречащей коммунизму, объективно они действовали в парадигме антиколониализма и исподволь – сознательно или интуитивно - готовили основу, на которой когда-нибудь будет создано независимое таджикское государство.

Советский период истории Таджикистана - это драматический и захватывающий процесс изменений, столкновений, компромиссов и противоречий. Привычные культурные нормы стирались и на их месте создавались новые, которые признавались таджиками как отвечающие их представлениям о том, кто они такие, и каким должно быть таджикское государство.

Этой осенью читайте нас  в Telegram, Facebook, Instagram, Яндекс.Дзен, OK и ВК